Уголек - Страница 4

— Так ты в самом деле можешь нарисовать путь, ведущий в Сипанго и Катай?

— Нет, не могу.

— А к острову Бабеке?

— Тоже не могу.

— В таком случае, назови причину, по которой мне стоит оставить тебя в живых, тратить на тебя воду и пищу и рисковать тем, что однажды ты сбежишь и предупредишь о нашем появлении.

— Потому что вы сами знаете, что если я нарисую маршрут, то тем самым подпишу себе смертный приговор, — улыбнулся канарец с таким невинным видом, будто признавался в том, что не он разбил тарелку. — Но я могу указать курс. Уверяю вас, когда мы туда прибудем, вы будете так довольны, что решите сохранить мне жизнь.

— Сомневаюсь, но начинаю думать, что, возможно, ты и прав... — Он повернулся к долговязому. — А ты как считаешь?

— Повесить его было бы веселее... — гнусно заявил тот. — Но мы уже несколько месяцев ходим кругами, и без какого-то ни было результата, и если он и впрямь способен привести нас куда-нибудь, то имеет смысл сохранить ему жизнь.

Прошло не менее пяти минут, прежде чем капитан Эв закончил давить вшей и принял решение.

— Я никогда не доверял ни единому испанцу, — проворчал он с явным неудовольствием. — И думаю, что сейчас совершаю ошибку, поверив сразу двоим. Но готов рискнуть... — Он угрожающе ткнул пальцем в Тристана Мадейру и приказал: — Не спускай с него глаз! Попытаешься меня одурачить, я повешу и тебя... А сейчас — пошли вон!

Уже на палубе канарец сердито рявкнул своему соотечественнику:

— Ну ты и сукин сын! С чего это тебе кажется веселым меня вешать?

— Но я ж не повесил, — ответил тот и мотнул головой в сторону раскачивающегося на рее тела. — Если бы я стал просить тебя помиловать, ты бы закончил так же, — и он покачал головой. — Будь проклят тот час, когда я сел на это судно! Нам обещали славу и богатство, и получаем мы лишь оскорбления да порку... Эта морская корова хочет командовать судном, не спускаясь из кормовой каюты, ведь с таким брюхом и задницей он не слезет по трапу. Когда мы несколько раз приближались к земле, чтобы пополнить запасы воды, он разрешил сойти на берег лишь самым трусливым, без припасов и почти безоружными, а он в этом время вместе со своей негритянкой напивался, жрал как свинья и время от времени приказывал кого-нибудь выпороть.

— Милое зрелище! — сказал Сьенфуэгос, не сводя глаз с разлагающегося трупа. — И что будем делать?

— Лучше всего найти путь до Сипанго, — недоверчиво посмотрел на него Отмычка. — Ты и впрямь его знаешь?

— Есть одна мыслишка.

— Ты уверен?

— Уж поболе твоего, — улыбнулся канарец, завидев негритянку, улыбающуюся ему с бака. — В чем я точно уверен, так это в том, что говорю на местных языках, а вы — нет.

— Я помню, ты был первым, кто научился понимать дикарей Гуахарани, — неохотно признал моряк. — Надеюсь, ты нам пригодишься... — проследив за взглядом Сьенфуэгоса, он кивнул в сторону девушки и предупредил: — Только имей в виду, эта киска — личная собственность старика. Последнему из тех, кто протянул к ней лапы, он залил в глотку расплавленный свинец, а когда металл застыл у того типа в кишках, вышвырнул за борт. Парень камнем пошел ко дну.

Канарец слегка опешил, но тут же пришел в себя.

— Я и пальцем до нее не дотронусь, — заверил он.

— А ты случайно не расист?

— Расист? — удивился Сьенфуэгос. — Вовсе нет. Просто она слишком похожа на мальчишку.

— Ну, могу заверить, что это не так, — убежденно заявил Тристан Мадейра. — Если бы не эта жирная морская корова, я бы запрыгивал на эту крошку каждую ночь, — он тряхнул головой, отгоняя неотвязные мысли о прелестях негритянки. — Отродясь не встречал никого, кто внушал бы такое отвращение, ненависть и страх, как этот боров, — прошептал он. — Все и каждый на борту рады были бы пустить ему кровь, вот только никто не смеет... — он посмотрел на Сьенфуэгоса. — И почему только?

— Не могу сказать, — честно ответил канарец. — Я слишком мало его знаю. Да и всех остальных тоже.

— Все остальные — всего лишь дерьмо, неспособное даже выкинуть за борт вонючий кусок сала. — Он бросил взгляд на воду. — Боже! А я ведь так гордился собой, когда служил рулевым на «Нинье»!

Отмычка обвел широким жестом море цвета индиго. Большие, но миролюбивые волны несли издающий жалобные стоны и скрипы «Сан-Бенто» на северо-запад.

— А теперь вот тебе мой совет: побыстрее реши, какого курса нам держаться, потому что терпение не входит в число добродетелей старика, а на кону твоя жизнь.

2

Остаток дня и часть ночи Сьенфуэгос провел, разглядывая море и небо в безуспешной попытке понять, в какой части света он находится и в каком направлении Гаити — прямо по курсу или за кормой.

Солнце, скрывающееся, без сомнения, на западе, и некоторые звезды, которые добрый друг Сьенфуэгоса Хуан де ла Коса научил его узнавать, сейчас остались единственными союзниками. Он понял, что в очередной раз придется прибегнуть ко всей своей изобретательности и способности выживать, чтобы противостоять новой опасности, нависшей над его головой — жестокому и жирному португальцу с раздувшимся яйцом.

Отмычка, похоже, был прав, говоря об отвратительном капитане с уважением и страхом. Хотя тот командовал всего лишь жалким суденышком, скорее корсарским или шпионским на службе у португальской короны, но всеми способами пытался сохранить привилегированную позицию на борту и оставаться непререкаемым тираном над командой, обреченной вечно скитаться в поисках неопределенной цели.

На твердой земеле капитан был бы лишь несчастным калекой, страдающим нелепой болезнью, вызывающей лишь смех, поскольку выпирающий живот и раздутое яйцо сделали его похожим на потеющую глупую жабу, но здесь, на борту «Сан-Бенто», он был королем и хозяином, верховной властью, судьей и палачом. Все до последнего юнги знали, что неверно понятая улыбка может привести к виселице.