— Слухи.
— Слухи? Какие именно?
— Дикари рассказывают о некоем могущественном господине, о больших городах с золотыми крышами и огромных лесах коричных деревьев.
Мощный зад капитана Эва беспокойно заколыхался в широком кресле его вонючей каюты, и капитан не преминул неприлично почесать между ног, в том месте, где сквозь широкие панталоны выпирало огромное яйцо размером с кокос.
— Золотые города и леса коричных деревьев... — медленно протянул капитан, словно пережевывая услышанное. — И где же все это находится?
— Ну... — уклончиво ответил канарец. — Насколько я понял, придется обогнуть еще несколько островов, потом встретятся два огромных острова и пролив между ними. Дальше все просто.
— Вот оно что! И ты знаешь туда дорогу?
— Есть у меня одна идея. Для меня нарисовали своего рода карту.
— И где же она, эта карта?
Сьенфуэгос хитро улыбнулся и постучал указательным пальцем по правому виску.
— Ее нарисовали на песке пляжа, а теперь она вот здесь.
Жирный и смердящий капитан Эв иронично осмотрел рыжего канарца — взгляд крохотных глазок, казалось, проникал в глубину разума. Наконец, через довольно долгий промежуток, во время которого он не переставал почесывать между ног, капитан несколько раз помотал головой с недоверчивым видом.
— Врешь! — только и сказал он.
— Зачем мне врать?
— А затем, что тебе прекрасно известно — голова, хранящая в памяти путь в Сипанго и Катай, стоит дороже целой империи, и ни один дурак не станет вешать на рею такого человека. Вот только в твоей голове нет ничего, кроме дерьмовых фантазий. Любой помощник кока знает об этих морях и землях больше, чем ты. Эй, Сажа! — позвал он.
Дверь тут же открылась, и в нее осторожно просунулась голова негритянки:
— Я не Сажа... Я Уголек!
— Сажа, Уголек — какая разница! — проворчал капитан. — Я все равно не запомню. Короче, позови сюда Тристана Мадейру. Вот мы сейчас повеселимся!
На лице девушки отразилось величайшее смущение; она бросила долгий взгляд на канарца и вновь удалилась, явно удрученная.
Через несколько минут в каюту вошел высоченный, худой как жердь человек. Чтобы не удариться головой о низкий потолок, ему пришлось согнуться едва ли не пополам, так что подбородок уперся в грудь. Он не успел даже открыть рот, когда капитан ткнул пальцем в канарца и приказал:
— Вздерни-ка его на рее!
— Как прикажете... — ответил тот с сильным галисийским акцентом.
Он протянул руку с намерением схватить Сьенфуэгоса, но канарец слегка отодвинулся и одновременно с этим сказал:
— Постой, Отмычка! К чему такая спешка?
Долговязый невольно вздрогнул, будто от удивления, что его окликнули таким странным прозвищем, и пристально взглянул на собеседника.
— Откуда ты меня знаешь? — спросил он.
— Ты часом не Тристан Мадейра по прозвищу Отмычка, второй рулевой с «Ниньи»?
Моряк еще не успел кивнуть в ответ, а канарец уже засыпал его вопросами:
— Ты разве не помнишь меня? Я Сьенфуэгос, Гуанче, юнга с «Галантной Марии» — один из тех, кто остался в форте Рождества...
— Да иди ты! — воскликнул тот. — Как же ты вырос, парень! — сказал он, не сводя с канарца глаз. — Но я был уверен, что в форте все погибли.
— Все, кроме меня.
— Как же тебе удалось спастись?
— Я дезертировал еще до нападения и все эти годы бродил по окрестностям, хотя твой капитан не желает мне верить.
Вонючий толстяк, которому только что казалось, будто с этим делом покончено, выглядел слегка сбитым с толку. Он подозрительно посмотрел на испанцев.
Когда он снова властно обратился к долговязому, в голосе прозвучала неожиданная серьезность:
— Так значит, его слова правдивы? Он действительно был в первом плавании адмирала?
Отмычка пожал узкими плечами и развел руками в молчаливом жесте недоумения.
— Я помню, что на «Галантную Марию» тайком пробрался рыжий канарец, который лазал по вантам, как обезьяна. Я не сразу его признал, борода его очень изменила, но, похоже, это действительно он.
— Да я это, тупица ты этакий! — возмутился Сьенфуэгос. — Или ты не помнишь, как я взялся за рупмель в ночь кораблекрушения? Ты ведь шел за мной, прямо в кильватере, и первым понял, что мы сели на мель.
— Это точно. — Моряк по прозвищу Отмычка повернулся к капитану. — Это и в самом деле он. Никто другой не может знать такие подробности. Постой! Как звали рулевого, который бросил румпель в ночь кораблекрушения и в наказание был оставлен на Гаити?
— Кошак.
— Точно! — с этими словами моряк сгреб Сьенфуэгоса в объятия и крепко сжал: — Привет, Гуанче! Как же я рад, что ты остался жив... — Затем Отмычка вдруг отстранился и с легким опасением глянул ему в лицо: — А ты точно уверен, что больше никто не спасся?
— Только старый Стружка. Мы бежали с ним вместе, но через год он умер на Бабеке.
— На Бабеке? Золотом острове? — тут же вмешался капитан-португалец. — Что ты о нем знаешь?
Сьенфуэгос постучал пальцем по виску и загадочно улыбнулся.
— Что я знаю — всё здесь. Хоть вы и уверяете, что там только дерьмо и фантазии, но клянусь бессмертной душой, я знаю место, где четверо мерзавцев всего за месяц наполнили золотом сундук побольше этого.
Моряк с трудом сдвинул с места свое громадное тело и бросил быстрый взгляд на тяжелый сундук с тремя замками, стоящий в глубине обшарпанной каюты, и, по всей видимости, пришел в заключению, что этот странный рыжий тип, которого выловили полумертвым посреди океана, действительно говорит правду.
Он аккуратно стряхнул свой засаленный синий берет, потный и выцветший, и раздавил ногтями вошь, одну из тех, что во множестве населяли его голову, а потом, не поднимая взгляда, поинтересовался: