Уголек - Страница 40

Резкие перепады температур, составляющие до сорока градусов, столь фатально отражалась на окружающей природе, что даже скалы трескались, не проходило и дня, чтобы путешественники не слышали, как с грохотом взрывается, разлетаясь на куски, очередная каменная глыба.

Черно-зеленые ящерицы устрашающего вида выползали из расщелин и застывали на камнях, подобно бронзовым изваяниям, греясь под нещадно палящими солнечными лучами в надежде запасти немного тепла, чтобы пережить очередную морозную ночь.

Когда же одинокое облако на миг заслонило солнце, температура вновь упала; ящерки мгновенно исчезли, попрятавшись под землей, а людям показалось, будто огромный невидимый кузнец извлек из горна раскаленный докрасна меч и окунул его в ледяную воду.

— Элегба! Элегба! — вдруг всхлипнула африканка. — За что ты так со мной?

На нее и впрямь было больно смотреть: тощая и с раздутым, как шар, животом, грязная, вся в ссадинах и царапинах, дрожащая от холода или потеющая, с покрасневшими глазами и потрескавшимися, покрытыми коркой губами.

— Давай вернемся! — взмолился Сьенфуэгос, сдавшийся скорее из-за страданий подруги, чем из-за собственной усталости. — Прошу тебя, давай вернемся!

— Осталось совсем чуть-чуть.

— До чего осталось? Это всего лишь чертова гора!

— Нет! — убежденно ответила Уголек. — Гораздо больше, чем просто гора. В этом я уверена.

— Гора — это всего лишь гора, что здесь, что на Гомере, — возразил канарец. — Не думаю, что имеет смысл расстаться с жизнью, чтобы взглянуть на нее поближе.

Он машинально потер лоб, и тут в его руке остался приличный лоскут кожи, словно он снял с лица маску.

— Боже ты мой! — встревожился Сьенфуэгос. — Это еще что за хрень?

Дагомейка слабо улыбнулась.

— Белая кожа имеет свои недостатки, — сказала она. — Тебя опалили солнце и ветер, — она поскребла собственное лицо и показала ногти. — А со мной никогда такого не случается.

— Я же сам тебе говорил, что здесь возможно всё! — сердито пробормотал Сьенфуэгос. — Скоро останусь без кожи и без члена. А на рассвете небось лысым проснусь. До чего ж гнусный холод!

Они снова зашагали вперед, двигаясь, словно покойники или, в лучшем случае, пьяные, спотыкаясь и пошатываясь. Несмотря на то, что самый высокий пик неустанно маячил впереди, канарец вскоре заметил, что Уголек по непонятной причине то и дело сбивается с курса и как зачарованная пытается повернуть на запад.

Казалось, она не слышит даже его криков, которые в разреженном горном воздухе и в самом деле звучали приглушенно, словно издалека; ему даже пришлось побежать за ней следом и схватить за руку, чтобы вернуть на прежний путь.

Два часа спустя они увидели первый снег и в изумлении замерли.

Они стояли молча, любуясь этим зрелищем, не решаясь даже прикоснуться к снегу. Казалось, их охватил благоговейный ужас при виде белой массы, которой с каждым шагом становилось вокруг все больше, словно она была каким-то огромным чудовищем, готовым вот-вот разорвать их на куски.

Взошедшее солнце вновь стало неумолимо припекать, так что контраст между горячим воздухом и холодным снегом казался еще более резким. Негритянка зачерпнула горстку снега, сжала его в руке и несказанно удивилась, глядя как белые хлопья тают на ладони, расплываясь прозрачной лужицей.

— Это вода! — поразилась она.

— А я что говорил? Затвердевшая от холода вода.

— До чего ж странно! — девушка села на камень и стала разглядывать открывшийся перед ней пейзаж, однообразие которого нарушали лишь беспорядочно торчащие черные базальтовые глыбы. — В детстве я думала, что мир состоит только из озера и сельвы, потом обнаружила, что есть еще и море, затем увидела пустыню, и вот теперь — это... — она подняла голову и посмотрела на Сьенфуэгоса. — Неужели есть и что-то еще?

Канарец тоже сел рядом, скатал снежок и пожал плечами, признавая свое полное невежество.

— Не знаю и часто задаюсь вопросом — а стоит ли узнавать. Может, лучше мне было остаться на Гомере, — он обвел руками окружающий ландшафт. — Ну скажи, что мы с тобой здесь делаем?

— И еще мой белый ребенок, — с усмешкой ответила африканка, растирая живот пригоршней снега. — Думаешь, это поможет?

Сьенфуэгос с сомнением покачал головой.

— Живот явно не меняет цвет.

— Может, это проявится позже.

— Это всего лишь вода! — повторил Сьенфуэгос. — Теперь ты сама видишь, подержав в руках. Пора возвращаться, а то здесь и от холода околеть недолго.

— Никогда не встречала человека, который бы умер от холода, — заметила девушка.

— Я тоже, — признался Сьенфуэгос. — Но я также не встречал людей, которые провели бы ночь в подобном месте. Давай вернемся!

Уголек покачала головой, продолжая растирать живот горстями снега.

— Возвращайся сам, если хочешь! А у меня нет сил, чтобы снова пересечь эту пустошь, — она кивнула в сторону склона горы. — Где-то впереди наверняка найдется пещера, в ней мы сможем укрыться. А иначе ни один паломник здесь бы долго не выжил.

Похоже, канарец пришёл к выводу, что они действительно не в состоянии вернуться прежним путем до наступления темноты и посему лишь поднял глаза к небу и принялся считать часы, оставшиеся до наступления долгожданного рассвета.

— В таком случае давай возобновим путь, потому что дорога предстоит долгая, — он ткнул пальцем в сторону кондоров, по-прежнему неутомимо кружащих над головами. — К тому же, боюсь, эти сволочи готовы выклевать нам глаза, стоит чуть зазеваться.

Едва они босиком ступили на снег, как их охватило чувство непередаваемой тоски; казалось, окружающий мир играет с ними в какую-то жестокую игру. С каждым шагом они все глубже погружали ноги в обжигающе холодную белую массу — сначала до щиколоток, потом до икр, и, наконец почти до самых бедер, то и дело обмениваясь молчаливыми взглядами, полными страха: путникам казалось, что вскоре они навсегда исчезнут под толстым слоем этого белого ледяного крошева.