Уголек - Страница 22

— Может, хоть попытаешься? Для них, похоже, этот секрет имеет очень большое значение.

Африканка мотнула подбородком в сторону птицы, которую ощипывал один из туземцев.

— Да уж наверняка! — заявила она. — Уж сколько мы, дагомейцы, знаем о ядах, нам все равно не пришла в голову мысль использовать их таким хитроумным путем — на конце крошечного дротика, тихо вылетающего из трубки, смертоносного и коварного одновременно. Ты видел такое раньше?

— Никогда, — признался канарец. — Не хотел бы я встретиться с человеком, который испробует эту штуку на мне. — Он повернулся к Якаре и спросил на его языке: — Аукас далеко?

Тот кивнул и показал куда-то за спину.

— Очень-очень далеко!

— Тем лучше!

Вскоре они снова двинулись в путь, и тогда Сьенфуэгос понял, что, если их прежние блуждания по сельве больше походили на разведывательные походы, то теперь купригери, похоже, точно знали, куда идут и что ищут. Несомненно, появление вождя Якаре нарушило их прежние планы и заставило повернуть назад, к своим очагам.

Почти неделю они двигались так быстро, что даже значительно сократили остановки на дневную сиесту в жаркие полуденные часы, теперь ритм задавал косоглазый с длинной духовой трубкой, а был словно сделан из стали и мог часами поддерживать дьявольский темп, без единого глотка воды и малейших признаков усталости.

Он был удивительным человеком, одним из тех, что резко выделяются среди окружающих, и привлекал внимание без единого жеста и не повышая голоса. А потому канарца не удивило, что Асава-Улуэ-Че-Ганвиэ влюблялась в Якаре всё сильнее и сильнее.

Уже бесполезно было скрывать это и притворяться, будто он интересует ее, потому что «отличается от других дикарей», ее завораживали каждая деталь и каждое движение его стройного тела и наделенных неукротимой энергией мышц, но в особенности глаза: взгляд, словно проникающий внутрь предметов и людей, вот что больше всего привлекало девушку. Она на всё была готова, лишь бы понять истинную причину, по которой туземец долгие минуты не сводит с нее взгляда.

— Тебе не стоило ему говорить, что я разбираюсь в ядах... — однажды ночью пожурила Сьенфуэгоса африканка. — Теперь я никогда не узнаю, интересую ли я его как женщина или только как Кураре Мауколаи.

— Когда он заглядывает тебе в глаза, то наверное думает о том, способна ли ты приготовить яд, но когда заглядывается на грудь и бедра, то наверняка думает совсем о другом.

Однако, каким бы ни было отношение косоглазого вождя к африканке, оно, несомненно, изменилось уже на следующее утро, когда шагающий впереди воин внезапно отскочил в сторону, а идущие следом бросились врассыпную.

— Куама! — воскликнул он в ужасе. — Куама!

Можно было подумать, что это имя самого дьявола, ибо даже бесстрашный Якаре казался не на шутку испуганным. Туземцы широким кругом выстроились по краям поляны, замерев меж кустов, а в центре поляны, угрожающе раскачиваясь, стояла на хвосте тонкая змея не более полутора метров длиной с неприметной серой шкурой и приплюснутой головой, на которой поблескивали крошечные сердитые глазки, а из приоткрытой пасти торчали грозные острые клыки.

Никому из аборигенов даже в голову не пришло метать в змею длинные стрелы или острые копья, как будто даже сама мысль о том, чтобы прикончить ужасное создание, таила в себе страшную опасность. Ближайший к канарцу туземец крепко сжал его плечо и осторожно потянул назад.

— Куама — это смерть! — хрипло прошептал он. — Ужасная смерть! — добавил он на случай, если у канарца остались на этот счет какие-то сомнения.

Воины осторожно попятились, надеясь обойти опасную змею и избежать ее гнева, но тут дагомейка внезапно начала прищелкивать языком — такими звуками иные возницы успокаивают своих животных. Мягкий свист перемежался щелканьем и тревожными трелями. Одновременно Уголек медленно, но четко щелкала пальцами левой руки, стараясь держать ее как можно дальше от тела.

— Что ты делаешь? — поразился канарец. — Совсем спятила?

— Молчи, — спокойно ответила она. — Молчи и не двигайся!

Африканка двинулась вперед, а туземцы с удивлением взирали на нее, не осмеливаясь даже пошевелиться. Когда же Якаре все же потянулся за духовой трубкой, негритянка остановила его властным взглядом.

Змея поднялась на хвосте еще выше, словно ожидая каждого щелчка африканки, странные звуки будто одурманили тварь, она не знала, на каких звуках сосредоточиться — на тех, что исходят от руки или изо рта.

Уголек сантиметр за сантиметром приближалась, ни на мгновение не прекращая щелкать, и вдруг с невероятной скоростью, так что зачарованные зрители даже не поняли, что на самом деле произошло, ринулась вперед, молнией выбросила правую руку и схватила змею прямо за шею, бесстрашно позволив ей обвиться вокруг руки.

Крепко зажав между пальцами смертельно опасную змеиную голову, она жестом велела ближайшему воину подать ей сушеную тыкву и, уперев в ее край острые клыки, крепко нажала, заставив плененную тварь извергнуть небольшую струйку темно-коричневой жидкости.

Затем негритянка поставила тыкву на землю, оторвала кусок лианы и, крепко держа змею одной рукой, с невероятной ловкостью перетянула ей пасть и бросила поверженного противника к своим ногам с такой небрежностью, словно это была кучка мусора.

— Боже благословенный! — только и вымолвил пораженный Сьенфуэгос. — Ну и ну!

— Кураре Мауколаи! — восторженно воскликнули туземцы, окружив негритянку и хлопая ее по спине, словно настоящую героиню. — Великая Кураре Мауколаи!